Через три дня этот фильм покажут в основной конкурсной программе сорок четвертого киевского международного фестиваля  «Молодость», а пока можно поделиться впечатлением от увиденного. Лучший дебют «Кинотавра»,  лента о всех и о каждом, картина двадцатипятилетнего Ивана И. Твердовского, под названием «Класс коррекции». Не буду муссировать  мнение о том, что суровая сыворотка реальности в очередной раз низверглась и поглотила, это ощутит каждый, кто решится на просмотр этого цепкого и убедительного полотна.  Фильма о классе одной отдельно взятой школы одного отдельно взятого города сурового русского мира. Эти персонажи не концентрат дикости и иррациональности в повседневных реалиях, это калька, голограмма и зеркало общественных отношений и коммуникаций. Без обид, но каждый  обиженный и обижающий узнает тут себя.

Класс Коррекции

Можно искать параллели и ступени к постижению проблематики вопроса, но когда на экране демонстрируется попытка физиологического группового изнасилования и сопутствующего унижения, нет физиологических сил на бытийные сравнения и  прочие убогие признаки оптимизма. Характеристика и типажи из тех, кто невнятно пожирает  каждодневные грехи, дабы  окончательно лишиться любой возможности искупления. Нет постижения реальности, когда сбиты прицелы, цель растворена в блевотине, миражи сгорели, а ноги отказывают. Есть призрак любви, сросшаяся с телом коляска и приступы эпилепсии. Борьба поколений, когда задроченные мамы не хотят, не могут и не в состоянии понять, простить, осознать и смириться.  Когда природа вступает в свои права настырно и уверенно, оставляя травмы и ушибы, стирая кровь с подбородка в тот момент, когда земля впивается в щели потрескавшейся и испачканной души, той субстанции, которую норовят отыметь грязные животные, движимые инстинктами выживания и подавления.  Не буду говорить о главной героине Лене, потому что среди демонизма должен быть ангел, который на своих плечах и крыльях все вынесет и стерпит. Вынесет все из огня на свет, из оков пожарищ  в пространство отрезвления от сна зоопарка и иллюзий дозволенности  и безнаказанности.  Не буду шить разрезанную реальность стерильными моральными нитками, брюхо распорото и его не залатать,  но  диалоги главных героев составляют выборку даже общества не потребления, а племени гниения.  Твердовский сделал, по сути, тоже, что и наш Слабошпицкий, он окунул нас же нет, не в дерьмо, не в сводки новостей и подручные грехи, он членораздельно и поступательного выстроил на наших глазах, всех и каждого, иерархию коллективного бессознательного распада  и обозначил пунктиром дорогу в бездну социальных схем, которые себя изжили и давно не работают. Он сам, в свои юные годы, полтора часа хронометража отборолся за всех и за каждого. Вся система образования и институт семьи и молодежи выкинут нахуй на свалку, оставив после себя горстку пепла и старую тетрадь с выцветшими рисунками девочки, которая уже никогда, увы, не будет прежней.

История про Ромео и Джульетту, мечтателей постиндустриальной революции родовых  травм  и приобретенных изуверств. Смена облика  понимания на оскал недоразумения,  осадок липкого и гнетущего мазута образовательного психоза через призму слома и коррекции. Класс неразрывно связан со стадом, где у каждого своя роль. Где нет места любви и обычному пониманию, где выход за пределы обыденного рвет шаблоны между двух рельс, прижавшись худым телом к земле, под грудой несущегося поезда. Где эпилептическая пена изо рта как признак бессилия и символ спасения. Где нет места даже юношеской эротике, потому что так не принято в загоне сырого и смутного порнографического бытия бесполых зверей.  Где слоган чупа-чупс  «мы научили мир сосать» как отсыл к одной из второстепенных героинь, как к альтернативному источнику  равнодушия, как к  красной точке лживого кипения и беспорядочной злобы.  И мать главной героини в финале приобретает смысл и постигает надежду. Встань и иди — говорил кто-то, кто все знал. Тут, в финале,  надежда это тоже самообман, как пел Дельфин, но это все, что есть у главной героини. Это ее коридор наружу, где просто жизнь без всяких запасных вариантов искупления и спасения,  просто ткань бытия, где есть возможность оставаться собой, как бы этого не хотелось окружающим. Так и тут, про надежду и про самоидентификацию, только про них и о них.  И больше ни про что. Но большего и не надо.

Текст: А. Пролетарский.