Музыкант есть то, что он есть в творчестве, есть суть своего замысла, продолжение своей точки отсчета. Музыкант это имя и возраст, это глубина резкости, которую не сбить временем и не повредить саркастическими желаниями.  Музыкант это не только музыка, это синтез слова и звука, это  поэзия в том числе. В том самом виде первопричины, которая и есть суть замысла творца. Ведь вначале было слово. Андрей Лысиков, он же Дельфин, выпустивший в ноябре наконец таки  книгу своих стихов , есть примером такого музыканта в прямом смысле. А девятого декабря выходит его восьмой альбом, названный «Андрей». Тринадцать крепких убедительных треков. Как и прежде очень личное творение, но сравнить по степени замысла его можно разве что с тем альбомом десятилетней давности, который назывался «Звезда». Не зря  они оба  личные по замыслу, вне отрыва от  контекста повествования стоптанной окружающей реальности.  Это не «Юность» и не «Существо», тут именно доступность слова всему причиной. Вкрадчивые партии Додонова, бит Говоруна, по-прежнему невероятно пространственные, а голос Андрея, его интонации, его донесение до массы своих самых сокровенных, своих самых нужных,  мыслей, берут и не отпускают. Ясно и то, что такие песни, как [] исполняться публично не будут, объяснять почему просто не надо. Там степень описания и личного проникновения зашкаливает, даже не стоит анализировать строки про больницу и про самых родных, про тех, кто рядом и неожиданно уходят, потому что это за гранью приватного, это граница допустимого.  Нойзовый шум открывающей альбом песни «Листья»  не оставляет в покое после прослушивания, сменяясь аккордами терпеливого музыкального тыла. «Где я теперь?  С какой я стороны листа, упавшего в траву?» именно в этой строчке, на мой взгляд, та позиция Дельфина, которая делает его в положении – над ситуацией, над проблемой. Он не внутри и не снаружи, он наблюдает и отражает это в доступных буквах и интонациях.

Много в альбоме чистой рефлексии, которая скелетом скрепляет кровь, плоть, лимфу, жилы и всю иную бурлящую и вязкую экзистенцию, которые дают пищу для размышления в порыве отхода от зоны тупого обывательского комфорта социального зоопарка.  Это не виньетка времени, это автопортрет, который графически пишется подручными средствами, поэтому краски в нем не нужны, фон не важен, важны очертания и важен конечный итог.  Это в «Обмане» говорится про бессмертие и разрозненные воспоминания, когда  чувствуется к жизни жадность. Это все на уровне восприятия и воздуха, на уровне ощущения  вполоборота, в полжеста, в полслова. Все тщетно и бессмысленно, все, что было и будет, но надежда, которую Дельфин лелеет как самообман, всегда, единственна, что и дает жажду к движению и постижению.

Два года назад, в ноябре 2012 года, в Одессе, в нашей беседе с Андреем, на мой вопрос про влияние социального гнета на тонкий и хрупкий мир художника,   он произнес следующие слова: «Заставляет, к сожалению, еще больше замыкаться в себе и еще больше искать каких-то ответов и защиту только внутри себя.  Потому что, чем больше живёшь, тем больше понимаешь, что очень сложно договориться с человеком в частности, а с людьми вообще еще тяжелее. Единственное, что я могу сделать,  это заставить их в какой-то момент задуматься, чем-то ошарашить, может быть, иногда запугать или  удивить. Наверное,  главное  заставить сомневаться в чем-то, иногда сказать, что «черное – это белое» и заставить в это поверить, приведя какие-то доказательства. Если ты сомневаешься, то ты начинаешь искать ответы или в пользу твоих убеждений, или сомнения выступают   стимулом движения к чему-то».  Именно об этом и есть его порыв сегодня, именно это и есть его движение на ощупь  среди монструозной гигантомании стереотипных изуверств и дремучих пороков распада.

 В «Слышишь» он шепчет про вечность и душе, которая вдали, которая делится на его и того, кому она важна. Это двадцать пятый кадр  и предсмертная отвага.

Но тут не надо вырывать из контекста, тут все завершено совершенно, от и до, это все, что он хотел и смог сказать, даже больше. Тут и про веру, которую не поминают всуе те, кто имеет к ней отношение. Но именно контекст подачи разрешает говорить ему о ней в альбоме, прочувствовано и убедительно.

Ступенчатая композиция «Забудь» про обломки того пространства, которое гасит мечты, про живых и мертвых, про то, как второстепенное подавляет главное, про крик, пропадающий вдали.

Одна из главенствующих композиция альбома «Надя» про суку рыжую и про щенков на дне канала, про безжалостные ноги и про жестокость. Символизм жизни. Эта доверчивая честная одинокая песья морда, это именно та степень  доверия обычной бездомной шавки к безжалостности каждого нового поколения новых людей – детей. Это живые, сплетенные мысли. Про дождь и океан, это капли воспоминаний и слезы ожесточенных людей-зверей. А что еще от них ждать? Слушая эту композицию в плеере под дождем, в промозглой пальмире, ощущаешь  ту степень откровенности про рыжую суку, про ее ужин из снега и про щенков на дне канала. Это предел контроля над эмоциями, это шаг вовнутрь, возможно где-то до степени какого-то гуманного дна самого себя.

«Сажа» про войну, про ту грязь, которая давит детей  и кровь, которая пьется. Вставленная в ткань мелодии  автоматная очередь делает ее актуальной во время дикости и распада, когда музыканту приходится существовать в злобности давлении государства, которое жаждет крови.

«Дальше» опять же о сокровенном, о том, что покоится в спасении и свете любимых глаз. Про инструменты подавления и жизнь, как простое удовольствие от обычных вещей. Про близкое.

В «Записи»  акустически, шероховато, вкрадчиво, про нежность и белый шелк, про те отношения, которые не следуют за действиями, а про желания,  которые миражом маячат на пороге и убегают. Морские пейзажи и тепло души от ощущений полета, который главное не прерывать. Фон задника записи, шум дождя, как инструмент подачи и невольный свидетель-соучастник исповеди.

Почти заключающая «Искра» режет острым лезвием в сравнении со всей иной предшествующей ей канвой альбома. Она про первородную красоту вечности, про то, что может спасти и про всех них, которых придется простить в конце.

И финальная «Земля» про корни, про дерево внутри, легкие с листьями, каждый день несет новый поток и порыв света сквозь неприязненные взгляды, и череду синтетического обывательского веселья. Это заключительный финальный аккорд от человека, который прошел и остановился, чтобы объясниться с самим собой о пройденном расстоянии. Это про ту пустоту, про дао пути,  который сопровождает птица, свивающая гнезда внутри путника, зашедшего дальше обыденной парадигмы.

Это все, конечно же, пропущено через призму стихов, через слово, звук тут словно мясорубка, перемалывающая ткани мысли  и словосочетания восприятия, это действительная индивидуальная летопись дней, помноженная на уровень давления атмосферных барьеров.

У каждого художника приходит момент итогов, перехода барьера, внутреннего и внешнего, когда автопортрет писать уже самое время, когда говорить надо уже только о главном, тихо, но до конца. И фиксировать это для вечности, потому что иного результата может уже и не быть.

 Альбом вышел, как и прежде «вещью в себе», сакральной территорией, не растворенным, а наблюдательным. Пунктом. За тем, что происходит в ужасе мира. Это как «Мегамизантроп» Борзыкина, реакция на жизнь, речитатив  смутных будней.  Это не вакцина, а болеутоляющее, которого, если не будет, то его никак не восполнить.

Текст: А. Пролетарский.